В ДОМЕ ВЕДЬМЫ НЕ СЕЛИСЬ

Тихо угасал слабым румянцем теплый сентябрьский вечер. Пустынной улицей, держась за руки, неторопливо шла молодая пара. Их целью был стоящий на отшибе на самом краю деревни серый и мрачноватый дом на два хозяина.
К нему-то, на ходу оживленно переговариваясь, держали путь молодожены, с радостным настроением поскорее осмотреть свое новое жилье. Действительность превзошла ожидания совсем не так как хотелось. Повсюду удручала, обескураживала неприкрытая разруха и запустение.
Вторая незанятая половина дома, очевидно, тоже давно нуждалась в ремонте. Единственное окно зияло черным провалом – дырой… Оконная рама улетучилась вместе с косяками. Казалось, дом взывал, заходился криком: «Лю-ди-и! Придите хоть кто-нибудь, помогите, вдохните жизнь, и я отплачу вам добром!»
На грустные мысли наводили державшиеся на честном слове наполовину оторванные, облупившиеся, когда-то голубые ставни.
Трухлявый, почти завалившийся забор, палисадник, заросший бурьяном в человеческий рост и покосившаяся печная труба на крыше, отнюдь не радовали взоры, тоже оставляли желать лучшего.
Молодых это никоим образом не устрашило – хоть неказистый угол - зато свой. До этого Анатолий и Марина неоднократно обивали пороги в поселковой администрации, пока вчера не решили их вопрос положительно – с жильем в совхозе было туговато.
Они познакомились месяца три назад на перроне вокзала. Молодой человек помог девушке донести чемодан до автобуса. Оказалось, что она едет в его родную деревню, на целую неделю к родственникам.
Произошел тот редкий случай, когда сама судьба наметила и уготовила им встречу.
Свидания были недолгими. Осознав необходимость быть вместе, они две недели тому назад сыграли шумную деревенскую свадьбу.
А вот медовый месяц не задался. Трудно, почти невыносимо было жить в отцовском доме… Семья в восемь человек на две крохотные комнаты и небольшую кухню делали жизнь молодых сплошным испытанием.
Суета, теснота, постоянный шум и гам, исходящий от младших братьев и сестер преследовали их неотступно. Марине, горожанке в нескольких поколениях, вовсе не улыбалось греметь ухватами у печи и полоть грядки. Да и с работой по её медицинскому профилю не было в селе вакансий.
Но главный непреодолимый форс-мажор относительно места жительства ударил по ним с Анатолием вскоре наотмашь – близости с молодой женой ему приходилось только мечтать. Поневоле казалось, что бытовые неурядицы подстроены кем-то специально. А тут еще начались нескончаемые скандалы матери с Мариной.
Обострились отношения. Не зря говорят, что свекровь со снохой никогда не поладят, разве что за редким исключением…
Недавно, поругавшись с отцом, сын в сердцах бросил:
- Уехал бы от вас, хоть к черту на кулички! Сегодня на работе от бригадира узнал – выделили нам наконец-то полдома! Хоть временное, но пристанище.
Отец, насупив кустистые брови, дымил у приоткрытой печной дверцы газетной самокруткой.
Кашлянув, одобрил:
- Значится, срослось там в их конторе. Сколь тянули. И то брат, дело!
- Ну, слава Богу, Марина, кончились наши мытарства, – с облегчением произнес Толик, когда они под вечер вошли во двор осмотреть старую хибару.
У калитки под ноги им, вздыбив горбиком спину, с шипением метнулась кошка. В темноте, на задах, смутно проступал силуэт бани без трубы, похоже, топили её по черному, а рядом поленница дров.
Поднявшись на крыльцо, он вытащил из сумки фонарик и, посветив, дернул за щеколду. Потревожено замелькала, бесшумно выписывая по замысловатой траектории виражи, пара летучих мышей – нетопырей.
Дверь в сенцы открылась с противным скрипом.
Большая черная собака, злобно оскалив пасть, сидела, насторожившись в углу. Свет от фонаря отражал её горящие злобой глаза. Марина, взвизгнув, прижалась к мужу.
- Ах, ты, а, ну, пошла отсюда!.. – крикнул Толик и от неожиданности и страха ругнулся матом.
Собака, поднялась как-то нарочито медленно, вышла из сеней и тихо растворилась в темноте.
Закрыв дверь на крючок, они вошли в дом и щелкнули выключателем. Понемногу огляделись.
Почти половину кухни занимала русская печь. Напротив окна стоял стол и рядом две грубо сработанные табуретки.
Всюду веяло тленом и запустением. У печи, свисая с потолка, от слабого дуновения сквозняка раскачивались сажные тенета. Посредине поперечной балки – виднелось ржавое кольцо для крепления зыбки, значит, в доме когда-то были и дети…
В нежилой пустоте голоса молодой четы звучали непривычно, гулко…
В комнате находилась старая железная кровать со сваленными на ней ворохом постельными принадлежностями. Еще поутру отец перевез на лошади их нехитрые пожитки. Тут и предстояло, не взирая ни на что, обустраиваться.
Пригнувшись, чтобы не задеть притолоку, Толик шагнул в комнату. Пахло запустением, сыростью, присутствовал еще какой-то, отдающий серой, странный запах, вызывающий непонятное волнение.
Время подходило к одиннадцати часам вечера, а ведь работу наутро никто не отменял, и, несмотря на новоселье – подъем предстоял ранний.
Внезапно он почувствовал легкую нарастающую тревогу, но взглянув на Марину, которая старательно подметала на кухне пол, быстро успокоился.
Проголодавшись, достали термос с чаем и бутерброды, и наскоро с аппетитом перекусив, застелили кровать.
Ночь ознакомления всегда тревожна. Как их примет новая среда обитания?
Марина улеглась у стенки, а Толик, взяв фонарь, выключил на кухне свет. В комнате, где они расположились, вместо патрона с потолка свисал оголенный провод – кто-то поживился и такой малостью.
- Пустяки, в хоз-маге завтра куплю новый патрон и пару лампочек, - сказал он, и, положив фонарь на пол, нырнул под одеяло.
Обнявшись, они почти мгновенно заснули. Сегодня им было не до любовных утех.
Но сон их длился недолго. Проснулись оттого, что за окном протяжно и злобно завыла собака.
Казалось, что этот душераздирающий вой разбудит и всполошит всю деревню.
Марину слегка затрясло…
- Толя, что это? Мне страшно! – прошептала она, дрожа и прижимаясь к нему всем телом.
- Не бойся, милая, это же просто собака. Бабка тут дряхлая жила, месяц назад померла, вот она и тоскует, заходится по хозяйке. Я пойду на кухню свет включу.
Вспыхнул свет.
Приоткрыв форточку, он громко крикнул во тьму:
- Ах, ты, тварь зубастая, пошла вон! - присоединив крепкое словцо.
Вой оборвался. Затем, не гася лампочку, он вновь лег на кровать. В голову полезли нехорошие мысли. Он вдруг вспомнил бабку, хозяйку хижины, и разговоры о ней. Множество слухов ходило по деревне, но Толик всерьез никогда не верил досужим россказням.
Прозвали её «Мормыжиха», а старухи нарекли не иначе, как «Обороткой». При встрече с ней на одной дороге, люди сразу поворачивали обратно или быстро шли мимо, стараясь не глядеть в глаза и сложив кукиш за спиной.
Если кто-то по незнанию останавливался, то замирал и не мог уж отойти от неё по нескольку часов кряду, пока она не уходила сама, выговорившись. Сей неблаговидный процесс в народе метко нарекли словом «насланьё» или наведение порчи.
Поговаривали, что она могла без труда оборачиваться то в свинью, то в собаку, а также в неодушевленный предмет, например, в ржавый обруч от деревянной бочки, катящийся сам по себе и пугающий до трясучки всех встречных.
Уж, что она там впаривала, втемяшивала в столь долгом стоянии, аки соляной столб, доподлинно не мог потом вспомнить никто – после такой обработки жертвы с трудом приходили в себя. Разбитой и опустошенной являлась несчастная к себе на подворье – от черного сглаза ничего дома не ладилось и все валилось из рук. И последствия такой «беседы» долго не отпускали.
Ребятня дразнили её «Ведьма» и нередко бросали вослед в сгорбленную спину камни.
Благообразные старушки шикали на сорванцов, тем не менее, с негодованием.
А ведьма вздрагивала и спешно уходила, не оборачиваясь и что-то бормоча себе под нос.
Когда, как и каким ветром занесло её в село, никто толком не знал.
Родословная тоже не прослеживалась – терялась во мраке.
Не было в деревне человека, кто бы припомнил Мормыжиху молодой и красивой. Одетая, по обыкновению во все черное, худая, с морщинистым лицом и глубоко запавшими колючими глазами, она наводила страх даже на пожилых людей.
Едва завидев её, старушки начинали часто креститься, а своих ребятишек быстренько загоняли по домам.
Умерла Мормыжиха ровно месяц назад. Никто не пришел её оплакивать и отпевать. Приехала единственная дочь из города и все расходы похорон взяла на себя. Говорили, что дочь не оставалась наедине с покойной ни на одну ночь – уходила ночевать к знакомым.
В день похорон гроб с телом вынесли за ограду для прощания.
Народ толпой стоял чуть поодаль, и не было охотников решиться подойти к покойнице поближе.
А в ту ночь соседи со второй половины дома в панике сбежали ночевать к родственникам – якобы в полночь за стеной началась дикая невообразимая пляска. Кто-то очень лихо отплясывал и налегал так, что ходила ходуном мебель, содрогались стены!..
И все это происходило в полной тишине без какой-либо музыки, за исключением дробного, словно копытами, топота. Причем входная дверь старухи была заперта снаружи на большой висячий замок.
Словом, разразился содом – настоящий ведьмин шабаш.
В ужасе соседи едва унесли тогда ноги.
Они обращались на следующий день в сельсовет и к участковому, но от них просто отмахнулись, покрутили пальцем у виска и подняли на смех. Ну, никак не могло быть, на 52-м году советской власти бесовских выходок!
Марина, сладко посапывая, спала, положив голову на плечо мужа. Анатолий взглянул на часы – было пять минут первого.
«Надо попытаться уснуть», – подумал он и закрыл глаза.
Внезапно на кухне раздался легкий щелчок и потух свет, похоже, перегорела лампочка.
Одновременно послышался протяжный скрип медленно открываемой, ранее закрытой на крючок, входной двери!.. И оттуда сразу потянуло холодом ночи!..
Чертыхнувшись и взяв фонарь, новый хозяин пошел в прихожую-кухню выяснить, что там такое происходит. Но дверь в их комнату вдруг с шумом захлопнулась перед самым его носом.
Он дернул дверную ручку на себя – не тут-то было! Дверь не поддалась ни на сантиметр!..
Упершись ногами в порог, мужчина потянул ее обеими руками. Это опять не возымело эффекта, будто «Кто-то» крепко держал дверь снаружи. И этот Кто-то был на порядки сильнее!
Толик и сам был физически крепкий. В поселковых драках ему не было равных. После удара правой досадная помеха улетала в отключке – никто не мог устоять на ногах. А некоторых приходилось даже откачивать. Одним словом – сибирский богатырь.
- Да, что же это такое творится? Черти, что ли, и вправду, играют со мной?! – ошеломленно произнес Анатолий, и сам не узнал своего голоса. - Господи, помоги!.. – сорвалось с губ. - Дверь захлопнулась…
Впервые в своей жизни он ощутил поистине леденящий страх. И не столько за себя, сколько за любимого человека.
Марина не спала, она не на шутку встревожилась, лежала с широко открытыми глазами, натянув одеяло до подбородка.
- Толя, я боюсь. Мне здесь как-то не по себе. Может, уйдем отсюда?
- Мариночка, я же с тобой! – Толя вернулся к ней и присел на кровати. - Ничего не бойся, все будет хорошо. Я за тебя любому черту башку оторву!
И тут!.. Пронзительный скрип прогибающихся под неимоверной тяжестью половиц заставил молодых подскочить, и, поджав под себя ноги, сесть на кровати.
А потом некто чужой, гулко топая не то каблуками, не то копытами, прошелся по кухне-прихожей и, тяжело дыша, остановился напротив их комнаты.
Железная кровать сотряслась мелкой дрожью – жильцов от страха бил колючий озноб. А за дверью на висячей кухонной полке, жалобно задребезжала посуда, оставшаяся от прежней владелицы, с потолка на мужа и жену посыпались мелкие куски старой известки.
Вдруг дверь в их комнату начала медленно и абсолютно беззвучно приоткрываться…
Прижавшись друг к другу и трясясь от ужаса, они неотрывно и обреченно смотрели в черный проем двери…
А оттуда на них неспешно наступала